Фома скорее вскочил и побежал в Город, где, судя по всему, начиналось столпотворение, потому как несколько блочных домов, не рассчитанных на подобные природные явления, рухнули. Над Городом стояло огромное облако пыли, а за околицей истошно лаяли собаки.
Этим же вечером у Афанасия собралась небольшая компания, состоявшая из Фомы, Никандра Филипповича Боликасова и хранителя местной достопримечательности, церкви Иоанна Богослова ХIII века, недействующей уже много лет Иван Петрович Худосов, который и начал разговор.
– Я уже много лет работаю хранителем нашего музея, но тут совсем недавно произошел со мной удивительный случай. Есть у нас в собрании картина художника Р.С. – известного "живописобойца", как он сам себя называл. Написана она была на старой доске от иконы, с полями и шпонами позади. И вот тебе незадача: прихожу позавчера на работу и вижу, как на моих глазах краска чуть осыпается, а оттуда другое изображение проступает. Вроде рука показалась, с трубой.
Никандр Филиппович в нерешительности почесал подбородок и спросил, адресовав свой вопрос скорее себе в бороду, чем Ивану Петровичу: «Может, это и к лучшему, а то ну его, живописобойца этого? Больно страшный он."
– Да оно это ладно, только часть, а то вчера я прихожу и полкартины на полу улицезреваю, – продолжал Иван Петрович, – и вижу под изображением ангела, летящего, с трубой и людей всяких на тронах.
– А вчера с театра боевых действий раненых привезли, – неожиданно брякнул Афанасий.
Тут все набросились на него, доказывая бессмысленность этой войны, ругая политиков, генералов, народ за равнодушие... Фоме даже жалко стало Афанасия.
Разошлись все рано, потому что с утра всем, кроме Ивана Петровича Худосова, надо был в школу.

5.

В тот день Фома проснулся в 5 часов утра. Обычно он вставал в 6, но тут что-то подняло его на час раньше. Стояло ослепительное августовское утро. Молодой свет блестел в стеклах домов, деревья лениво подергивали листьями. Погода была довольно прохладная.
Фома вышел на крыльцо и взглянул на небо. Небо было ярко-синего цвета, только с Запада ползла тучка, не предвещавшая серьезной перемены погоды. Фома пошел в кабинет собрать раскиданные сквозняком листки, потом начал подметать... его привлек некий тихий шум, не слышимый, но ощущаемый.
На еще спящий город падал снег. Описывая немыслимые движения, снежинки летели к своей явной гибели, то описывая круги в воздухе, то ровно скользя в серый сумрак земли. Казалось, что у каждой снежинки есть своя, заранее спланированная траектория, которой она неукоснительно следует. Многие, не долетев до земли, таяли в воздухе, оставляя витиеватый завиток пара, другие, достигшие почвы, медленно прели и таяли, теряя свое драгоценное кружево под ярким солнцем.
Фома долго зачарованно смотрел на удивительное зрелище, не в силах оторвать взгляд от этого действа. Внезапно, туча дернулась, и увлекаемая порывом ветра, начала стремительно перемещаться на восток, как бы осмотрев весь Город.
Город между тем медленно просыпался. В окнах затрепетали занавески, дворы заполнились утренним хлопаньем подъездных дверей, по улицам заспешили люди, а в избушках на окраине воскрес вечерний дым.
Фома продолжал стоять на крыльце, размышляя, что все эти люди и не подозревают, какое представление увидели бы, проснись они на час раньше.