Он бедняга не знает, что всех свиней, давно на хер поубивали. Они уверовали, что мир следит только за событиями в Прибалтике, и судьба этих карликовых народов кого-то заботит. Латышским детям запрещают играть с русскими. Запрещают говорить на языке оккупантов. Полагаю, что скоро латышские дети начнут повально деградировать. Не все. Но многие. Ты же видел, сколько они копили все это. Теперь вылпескивают. Телевидение с утра до вечера показывает дискуссии на тему советского гнета. В перерывах хоровое пение, и танцы дра-ла-ла. Понаехало их сучливых землячков из штатов, Канады и Австралии. Все агенты влияния, провокаторы. Там работали почтальонами, и сапожниками, здесь стали видными политиками. Помнишь Миларозу? Ну, этого педераста, что в советское время из тюрем за мужеложество не вылазил? Он теперь активист Народного Фронта. С трибуны не слезает. Говорит так воодушевленно, что у меня подозрения. Вполне возможно, что будет заваруха. Москва реагирует на все это вяло. Рука ослабла. Сдрочилась. Я удивляюсь, что мои письма доходят. А знаешь почему? Им просто лень их читать. Они все уже ПРЕДУГАДАЛИ! Такие дела. Обнимаю, и ВЕРЮ, что у тебя все будет отлично. Вернее ПРЕДУГАДЫВАЮ!»

Я продолжал встречаться Сантой. Мне было приятно, что она красивая. Мы шли по городу и заглядывали в витрины. Ловили свое отражение. Мы подходили друг другу. Наверное, я ее любил. И в то же время мне было ее жаль. Узкий мирок, боязнь окуржающего, ненормальная любовь к бездомным кошкам, и фирме ARMANI. В постели она вела себя неплохо. Но были те, кто вел себя лучше. Со спирта мы с Игорем переключились на оптовую торговлю. То есть на фарцовку в особо крупных размерах. Покупали контейнерами шмотки в Италии, продавали их коробками с пандуса убогого склада. Налоги укрывали. Сейчас это называется заумным словом -оптимизация. По утрам я смотрел в зеркало, и четко выговаривал слово «ничтожество». Оно не отскакивало. То ли улетало в параллельный мир, то ли прилипало к отражению. Из-за спирта и шмоток я не поехал на экзамены во ВГИК. Послал туда рассказ, и был уверен, что мне не ответят. Сделал заведомо неудачную попытку. Рассказ был идиотским. Японского камикадзе Тахиро, мучают сомнения. Он сидит в каюте и ведет с собой философские беседы. По ободу иллюминатора крутится чертовски сложный вопрос: «Стоит ли уничтожать себе подобных?» Наверное, все же это был не японский камикадзе. Его прикрепляют к торпеде, а он все думает. Такой вот задумчивый самурай. Торпеда стартует из отсека, а Тахиро не может выплыть из омута своих мыслей. Судя его внутреннему монологу, торпеда шла со скоростью бумажного кораблика. Слишком долго он размышлял. И, что вы думаете? Болванка то была управляемой. Тахиро взял и развернулся, изничтожив своим поведением истину о том, что камикадзе были такими же безотказными товарищами как зажигалки ZIPPO. И крейсер свой он тоже уничтожил. Его семью забили нунчаками, исколов палочками для риса. Ну, про семью я приврал. По рассказу его прокляли. Честное слово, я писал всю эту хрень трезвым.