***
Бордовый тяжелый, словно спелая тыква, вздрагивая на изгибах мостовой, по улицам несся экипаж. В нем ехали двое. Один из них сейчас был очень озадачен, второй пытался, как мог, успокоить его.
-Всё должно быть готово к вечеру. Вы хоть понимаете, чем грозит нам эта нелепая смерть? Господи, прости меня, но я не могу понять, как можно погибнуть в день премьеры?
-Успокойтесь, Де Авиньон. Мы сможем найти замену. Кто-нибудь из ваших оркестрантов мог бы…
-Знали бы вы, что говорите, Жак. Это же абсурд. Если бы кто-то из оркестра мог заменить концертмейстера, была бы тогда нужда в таких гонорарах и самом концертмейстере? Знайте своё место и не суйтесь в то, что вам не по уму. Ваше дело заниматься обустройством, вот и занимайтесь им. Мне же, и только мне краснеть на сцене перед Его величеством.
Жак смущенно кивал головой, соглашаясь со всеми изречениями своего собеседника, напудренного, в белом завитом парике полного господина уже достаточно преклонных лет. Сам он был еще вполне себе молод и старался поддерживать себя в хорошей визуальной форме.
-Премьера, Жак! - продолжал де Авиньон. - Моя премьера! Его величество среди зрителей. И такой казус! Это проклятье. Это сущие дьявольские проделки. Будь проклят этот…
Лицо де Авиньона вдруг прозрело. Глаза его расширились. Он замолчал, словно вслушиваясь во что-то, сквозь грохот колес по мостовой. Он вскочил, закричал в раструб для кучера, застучал по потолку.
-Стой! Стой! – кричал он звонко, но отрывисто, словно боясь что-то перекричать.
Карета с шумом остановилась, Де Авиньон распахнул дверцу и с ловкостью индюка выскочил на улицу. Жак, совершенно пораженный ходом событий, последовал за ним.
Де Авиньон, шаркая каблуками, подняв вверх голову, спешил по улице, словно увлекаемый чем-то. Сейчас и Жак, наконец-то, понял, в чем причина. Откуда-то со стороны театральной площади разливалась чудесная музыка, влекущая своей новизной, чистотой и изыском звука. Мелодия была чудесной и пленительной. Жак всё же справился с наваждением и догнал Де Авиньона.
-Маэстро! Подождите, - сказал он, догнав его.
-Ты слышишь это, Жак? Кто это играет? Это же божественно. Это неподвластно даже моему слуху, - шептал он, вслушиваясь и поднимая голову всё выше и выше.
-Да, маэстро. Этот скрипач не дурен, кто бы он ни был, - ответил Жак.
-Идем скорее. Я должен увидеть его, - сказал Де Авиньон и ускорил шаг. Жак засеменил за ним.
Они, словно два петуха в толпе серых уток, пробирались через скопление людей, собравшееся, непонятно откуда, на площади в такой час. Все вслушивались в чудесную музыку пока невидимого им скрипача. Мелодия тем временем вдруг перетекла в ускоренный темп. Пассаж сменял пассаж, всё ускоряясь и ускоряясь. Казалось, словно, скрипач, игравший это, не знает границ дозволенного и ни в чем себе не отказывает в вопросах извлечения звука. Даже для уха Де Авиньона это было чем-то новым; открытием. Он не успевал себе признаться в этом, потому как был полностью увлечен поглощением самой музыки и продвижением к её источнику.